Статья посвящена анализу противоречий между озвучиваемыми в западных масс-медиа и экспертных кругах антироссийских клише в контексте Центральной Азии и действиями коллективного Запада в этом регионе, противоречащих либеральному ценностному коду, на основе которого и выстраивается антироссийский дискурс.
В западных научных и публицистических кругах в настоящее время считается нормой и правилом «хорошего» тона транслировать антироссийскую риторику. Ее особенность состоит в том, что для усиления доказательной базы выдвигаемых тезисов начали привлекаться исторические события в контексте их функционализации (usable past) путем интерпретации истории по принципу «систематическая ошибка выжившего», что характеризуется избирательной гиперболизацией необходимых странам Запада исторических фактов при умышленном замалчивании неудобных. Например, как отмечает А. Басевич, преувеличение значимости высадки союзнических войск в Нормандии ведет к обесцениванию вклада СССР в борьбу с нацистской Германией во второй мировой войне, изображая незначительную помощь в качестве ключевой в спасении мирового сообщества [1, c. 63-64] («систематическая ошибка выжившего»).
Суть обозначенного концептуального фрейма транслируемого дискурса применительно к России состоит в том, что в западном медийном и академическом пространстве стали актуализироваться жестокие страницы главным образом советской истории в качестве доказательств того, что система управления СССР имела колониальный характер, и одновременно девальвироваться ее центральные характеристики – образование, медицина, экономика, инфраструктура и др., которые и заложили саму возможность независимого существования республик бывшего Советского Союза. Более того, в качестве контраргумента в отношении утверждения о том, что развитие советских республик было обусловлено политикой советского правительства, может быть указано на то, что это была именно колониальная политика, разрушившая естественную эволюцию территорий, на которых эти республики были образованы [См., напр.: 2]. В результате делается вывод о необходимости дистанцирования стран постсоветского пространства от России ввиду исторических обид и якобы продолжаемого российским правительством колониального внешнеполитического курса.
Однако главный парадокс данного антироссийского дискурса заключается в том, что страны Запада, декларируя, что они, в отличие от России, осознали свое колонизаторское прошлое, по сути, выступают либерально-обличительными колонизаторами, поскольку либеральные ценности и демократические принципы, будучи обоснованными в качестве прорывных на европейском опыте выдающимися философами Нового времени (Т. Гоббс, Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо, Дж. Милль), переносятся в искаженном виде в другую культурную среду посредством принудительных механизмов, блокируя развитие государств.
В данной статье этот парадокс раскрывается через четыре противоречия в сравнительном контексте действий России и стран Запада в следующих измерениях в западной интерпретации на примере центральноазиатских республик:
- «русский язык как язык колонизатора»;
- «ущемленные национальные традиции»;
- «навязанные российские нормативно-правовые акты»;
- «притеснение трудовых мигрантов в России».
«Русский язык как язык колонизатора». В данной западной интерпретации политики России основную дискурсивную линию формирует политизация языкового вопроса через концепцию Русского мира: озвучиваемая Россией ответственность поддерживать язык и культуру соотечественников за рубежом интерпретируется как «навязывание» русского языка в целом населению центральноазиатских государств. Распространенность русского языка в Центральной Азии объясняется прежде всего действиями российского правительства, которое стремится к тому, чтобы законсервировать развитие государств региона, «опирающихся на помощь России как великой державы» [3].
В свою очередь, учитывая стратегию «выборочного просвещения», которая реализовывалась европейскими колонизаторами для укрепления своих позиций на захваченных территориях, призывы к необходимости отказа от русского языка в странах Центральной Азии в пользу национальных представляются обусловленными не стремлением развивать последние, а тем, что знание русского языка позволяет расширить кругозор, узнать альтернативную точку зрения, получить качественное образование. В частности, согласно Н. Хомски, Великобритания создала в колониальной Индии образовательную систему, целью которой было разрушение индийской культуры и создание небольшого пула политического истеблишмента, лояльного колонизатору [4, c. 103]. Соответственно, 85% населения оставалось неграмотным, находилось в «черной или неформальной автономии» [4, c. 103]. На Гаити Франция также проводила политику искоренения местного языка – креольского, который был лишен колонизаторами статуса языка, ограничивая возможности социально-экономического развития большей части населения [4, c. 111].
В свою очередь, русский язык в Центральной Азии, по мнению ряда экспертов, является локализованным, органичным элементом регионального культурного пространства, что обусловлено его самовоспроизводством без внешнего влияния ввиду необходимости владения им как в профессиональной деятельности людей, так и в культурно-социальной сфере для приобщения к научным знаниям [5, c. 83]. Проводимая Российской Федерацией политика в этом направлении в Центральной Азии сфокусирована, прежде всего, на строительстве средних учебных заведений, открытии филиалов высших учебных заведений. Это во многом коррелирует с языковой политикой СССР, которая была связана с просвещением населения союзных республик. За два десятилетия проводимой советским правительством политики по ликвидации безграмотности – с начала 1920-х до конца 1930-х гг. – уровень грамотности граждан СССР достиг 90% [6]. Следует подчеркнуть, что хотя а) сами критерии грамотности были базовыми (умение читать, писать и считать), б) была острая нехватка профессиональных кадров для обучения населения, которое в большей своей массе не было замотивировано повышать уровень знаний, в) в процесс обучения вплетались идеологические лозунги строительства коммунизма и антирелигиозные призывы, тем не менее программой по ликвидации безграмотности были охвачены все социальные слои в гендерном, возрастном и экономическом разрезе, что создало условия для взращивания пула квалифицированных кадров в промышленном производстве, сельском хозяйстве, секторе государственного управления и в армии [6]. В результате данной «колониальной» политики Советский Союз превратился в кузницу выдающихся людей в различных сферах общественной жизни и был главным конкурентом США в технологическом развитии.
В свою очередь, просветительский, а не пропагандистский характер языковой политики России подтверждается данными опроса общественного мнения, проведенного в 2014 г. Агентством США по глобальным медиа совместно с Gallup Institute. Большинство респондентов в Казахстане, Узбекистане, Кыргызстане и Таджикистане на вопрос о том, каким медиа, освещающим события в Украине и ситуацию с присоединением Крыма к России, они доверяют больше, ответили, что достоверной считают информацию, транслируемую российскими СМИ (74% опрошенных в Казахстане, 79% в Узбекистане, 81% в Кыргызстане и 85% в Таджикистане)[7]. При этом важен факт, что среди тех, кто доверяет российским СМИ, большинство составляют те, кто получает информацию как из российских, так и из западных источников.
Соответственно, антироссийский дискурс западных стран в отношении русского языка как языка колонизатора является противоречивым с точки зрения декларируемой самим Западом цели культивирования в регионе либеральных ценностей свободы слова и права на доступ к информации.
«Ущемленные национальные традиции». Главным дискурсивным направлением в данном измерении выступает тезис о деколонизации и обвинение России в примордиалистском характере концепции Русского мира. В свою очередь, связь между деколонизацией и Русским миром формируется следующим образом. Положение концепции о том, что Русский мир включает в себя всех людей, которые говорят на русском языке и ценят русскую культуру, интерпретируется как стремление установить этническое доминирование на территориях бывшего СССР [8, c. 250]. Соответственно, это требует запуска процесса деколонизации стран постсоветского пространства, прежде всего в странах Центральной Азии, которые, например, в отличие от стран Балтии, не демонстрируют радикальных антироссийских интенций как на уровне политического истеблишмента, так и на уровне населения [9], что во многом объясняется обозначенным значением русского языка как языка трудоустройства и просвещения. В свою очередь, дискурс о деколонизации строится на эмоциональных составляющих переосмысления прошлого, которые позволяют нивелировать рациональные причины лояльности населения к России, а именно: Россия ведет агрессивную пропаганду, эффект которой подкрепляется страхом людей «испортить дружбу народов» [10]. Соответственно, процесс деколонизации должен способствовать изменению восприятия взаимодействия с Россией в конструктивном формате партнерства на формат «колонизатор – колонии», в рамках которого «ограничивается язык, память, собственная культура подчиненных народов» [10].
Противоречивость данного дискурса с точки зрения ценностей либерализма состоит в том, что одновременно с трансляцией месседжа о необходимости возрождения национальных традиций в контексте реализуемой в западных странах образцовой политики мультикультурализма и «плавильного котла», основанных на принципах гражданской политической культуры, тем же Западом поддерживаются ценности, не являющиеся традиционными, – самовыражение в радикальных формах (ЛГБТ-сообщество, феминизм и др.). В свою очередь, в концепции Русского мира данные формы самовыражения – не объект ущемления прав их носителей, они рассматриваются в качестве чуждых и неприемлемых в аспекте их целенаправленной пропаганды и поддержки. Русский мир функционирует на основе принципа «общества различий» (living with differences), по сути, присущего системе культурно-социального взаимодействия в СССР и предполагающего уважение разнообразия (этнического, культурного, конфессионального и т. д.), формируемого в процессе совместных действий населения (например, в ходе экономической деятельности) [11, c. 46-47]. Данный факт отмечают и отдельные западные ученые. Например, М. Ларуэлль подчеркивает, что концепция Русского мира не основана на примордиалистских ценностях и созвучна с концепцией культурного пространства франкофонии [12].
Однако и данная характеристика Русского мира не лишена критики в контексте западных принципов мультикультурализма, «плавильного котла» и гражданской культуры, согласно которым присущее российскому обществу уважение к различным конфессиям и этносам сопровождается «неприятием их смешения» [13, c. 280-281]. Вместе с тем эта критика применима прежде всего к западным обществам, что особенно ярко проявилось в период активизации миграционных потоков из стран Африки и Ближнего Востока в ходе событий Арабской весны. При этом законопроекты, запрещающие мусульманам объективировать свою религиозность в виде внешней атрибутики, или карикатуры, публикуемые Charlie Hebdo, свидетельствуют не только о проблеме «смешивания», но и неуважения по отношению к людям другой этно-конфессиональной принадлежности.
Следовательно, противоречивость данного антироссийского дискурса состоит в том, что национальные традиции и ценности подменяются чуждыми для региона ценностями и формами поведения в условиях критики их неприятия, объясняемой деструктивным влиянием колониального прошлого.
«Навязанные российские нормативно-правовые акты». Основу критики западным миром России в этом отношении составляет отсылка к советскому опыту разработки советскими республиками нормативно-правовой базы только при согласовании с Москвой, что трактуется отдельными экспертами в качестве логики законотворчества, на основе которой страны Центрально-Азиатского региона сегодня инициируют нормативно-правовые акты (НПА) [См.: 14]. К числу последних, как правило, относят законопроекты о запрете пропаганды ЛГБТ-сообществ, об иностранных агентах, о фейковой информации и др. [3]. Противоречие данного дискурса состоит в том, что НПА принимаются в России исходя из российских реалий и национальных интересов. Москва не проводит целенаправленных информационных кампаний по популяризации данных законов вне своих пределов. Инициирование подобных законопроектов в странах Центральной Азии (в частности, законопроект КР об НПО) обусловлено прежде всего управленческой ментальностью политического истеблишмента той или иной страны, а не российским влиянием. Как отмечают в этом аспекте Бусыгина и Филиппов, несмотря на существующее общее прошлое в составе одного государственного образования, проявляющееся, в частности, в схожих бюрократических практиках и наличии фактов неформальной политики, у России в настоящее время отсутствует «самый важный механизм поддержания территориальной стабильности», «цемент политической системы» СССР – «централизованный и иерархический однопартийный режим» [15].
В свою очередь, западные страны оказывают прямое воздействие на нормативно-правовую базу стран региона посредством навязывания условий в формате Вашингтонского консенсуса при выделении финансовой помощи странам Центральной Азии, предполагающих получение кредитов в обмен на проведение реформ по либерализации политической системы и перевод экономики на рыночные правила функционирования, что противоречит либеральной риторике о свободе выбора политического развития. При этом их принятие зачастую ведет к обратным процессам – дедемократизации и делиберализации ввиду формирования не инклюзивных институтов на основе принципа меритократии, а экстрактивных, создающих закрытые политические и экономические группы, функционирующие на основе неформальной ренты [16, с. 88], что является результатом отсутствия сложившейся культуры соблюдения буквы закона.
Таким образом, на фоне критики российской «репрессивной» нормативно-правовой базы, якобы навязываемой центральноазиатским республикам и берущей начало из советского прошлого, страны Запада, по сути, проводят политику разрушения политико-экономических систем этих республик под лозунгами либерализации ввиду отсутствия у последних необходимого базиса для имплементации выдвигаемых кредитных условий.
«Притеснения трудовых мигрантов в России». Лейтмотивом данного дискурса выступает тезис о том, что в России распространены ксенофобские настроения в отношении выходцев из бывших советских республик Центрально-Азиатского региона, что выражается а) в плохих условиях труда и проживания трудовых мигрантов на территории России, б) в депортации трудовых мигрантов из России за нарушения правопорядка, в) в подверженности трудовых мигрантов коррупционным рискам. Противоречие данного утверждения получило отражение в результатах исследований миграционной политики в «недемократических» странах, согласно которым мигранты в последних являются такой же юридически слабо защищенной группой, как и в «демократических», «либеральных» государствах Запада с хорошо разработанным миграционным законодательством, которое не применяется/нарушается в практической плоскости («либеральный парадокс») [17, с. 638].
Кроме того, этнографические исследования свидетельствуют о том, что юридическая сторона не всегда является решающей при выборе направления трудовой миграции. Согласно результатам сравнительного исследования среды трудовых мигрантов из Узбекистана, проведенного Р. Уринбоевым и Ш. Эралиевым в Москве и Стамбуле, трудовые мигранты, особенно те, кто ранее работал в России, были недовольны своим миграционным опытом в Турции и планировали вернуться в Россию по истечении срока действия наложенного на них запрета на въезд ввиду совершенных правонарушений, поскольку жизнь в Москве, по их мнению, предлагает больше свободы действий и возможностей, чем жизнь в Стамбуле, что обусловлено знакомыми и понятными «правилами игры» при неформальной интеграции в российский рынок труда, а также ролью социальных сетей [18, c. 114]. Таким образом, выдвинутые ими в начале исследования гипотезы о том, что узбеки – трудовые мигранты чувствовали бы себя «ближе» к Турции а) в силу лингвистических, культурных, религиозных, экономических и юридических причин, б) в силу наличия возможности найти работу без какого-либо вида на жительство или разрешения на работу благодаря относительно либеральному иммиграционному правовому режиму Турции в сравнении с репрессивной правовой средой и коррупцией в полиции в России, были полностью опровергнуты.
Вместе с тем сам факт миграционных потоков из стран Центральной Азии в Россию обусловлен необходимостью выполнения условий Вашингтонского консенсуса, нацеленных на отказ от протекционистской политики для создания благоприятных условий для импорта товаров. В результате, сельское хозяйство приходит в упадок ввиду неконкурентоспособности его продукции как на мировом, так и на внутреннем рынке и формируется большой пул безработных, которые ранее работали на дотированных государством предприятиях, устранившемся из рыночной экономики и не создавшем механизмы адаптации к ней экономическим субъектам [4, c. 104].
Вкупе обозначенные противоречия в западном антироссийском дискурсе указывают на то, что страны Запада преследуют цель консервации политико-экономического развития центральноазиатских государств и деформации их историко-культурного кода через либеральный колониализм, который характеризуется обвинением России в проведении колониальной политики посредством акцентирования внимания на негативных страницах истории СССР с привязкой к образу современной России и одновременной гиперболизацией значимости либеральной трансформации стран региона как механизма преодоления якобы колониальной зависимости от Москвы.
Автор: ИСАП
Литература:
[1] Bacevich A. On Shedding an Obsolete Past. Bidding Farewell to the American Century. Chicago: Haymarket Books, 2022.
[2] Маша Гессен – стыдные вопросы про Америку / Masha Gessen – Simple Questions about America // YouTube-канал ВДудь [Видео]. URL: https://www.youtube.com/watch?v=Q0oRii7zV9A
[3] Is Russia’s Influence in Central Asia in Decline? // Woodrow Wilson International Center for Scholars. Webinar [Video]. November 21, 2023 // URL: https://www.wilsoncenter.org/event/russias-influence-central-asia-decline
[4] Orelus P. W. and Chomsky N. On Language, Democracy, and Social Justice. Noam Chomsky’s Critical Intervention. New York: Peter Lang Publishing, Inc., 2014.
[5] Kosmarskaya N. and Savin I. Between Emotions and Pragmatism: The Russian Language in Kazakhstan and the ‘Russian Factor’ // Politics of the Russian Language Beyond Russia / Ed. Christian Noack. Edinburgh: Edinburgh Univ. Press, 2021.
[6] Волошина С. Ликвидация безграмотности в СССР (25.12.2017) // URL: https://lhistory.ru/statyi/likvidaciya-bezgramotnosti-v-sssr
[7] Assessing Russia’s Influence in Its Periphery // Broadcasting Board of Governors, Gallup, 2014 // URL: https://www.usagm.gov/wp-content/media/2016/02/Presentation-for-Posting-Russia-Research-Series-Final-_FMN-v6.pdf
[8] Blakkisrud H. Blurring the Boundary between Civic and Ethnic: The Kremlin’s New Approach to National Identity under Putin’s Third Term // The New Russian Nationalism: Imperialism, Ethnicity and Authoritarianism 2000–2015 / Eds. Pål Kolstø and Helge Blakkisrud. Edinburgh: Edinburgh Univ. Press, 2016.
[9] McGlinchey E. and Dzhuraev S. Russia’s Erosion in Central Asia // PONARS Eurasia Policy Memo. 2022. № 808 // URL: https://www.ponarseurasia.org/wp-content/uploads/2022/11/Pepm808_McGlinchey-Dzhuraev_Nov2022.pdf
[10] Маканбай кызы Г. Активизация дискурса о деколонизации: почему важно знать правду о своем прошлом (28.08.2023) // URL: https://24.kg/obschestvo/273434_aktivizatsiya_diskursa_odekolonizatsii_pochemu_vajno_znat_pravdu_osvoem_proshlom/
[11] Seligman A. B., Wasserfall R. R., Montgomery D. W. Living with Difference. How to Build Community in a Divided World. Oakland: Univ. of California Press, 2015.
[12] Laruelle M. The “Russian World”: Russia’s Soft Power and Geopolitical Imagination // Report. Washington: Center on Global Interests, 2015 // URL: https://www.researchgate.net/publication/344222398_The_'Russian_World'_Russia's_Soft_Power_and_Geopolitical_Imagination_Center_for_Global_Interests_Papers_May
[13] Laruelle M. Russia as an Anti-Liberal European Civilization // The New Russian Nationalism: Imperialism, Ethnicity and Authoritarianism 2000–2015 / Eds. Pål Kolstø and Helge Blakkisrud. 275–97. Edinburgh: Edinburgh Univ. Press, 2016.
[14] Laruelle M. Assessing Russia’s Normative Agenda in Central Asia // Bishkek Project, March 2017 // URL: https://www.academia.edu/32326084/_Assessing_Russias_Normative_Agenda_in_Central_Asia_Bishkek_Project_March_2017; Lewis D. Reasserting Hegemony in Central Asia: Russian Policy in Post-2010 Kyrgyzstan // Journal of International Relationsю2015. № 3; Шаршенова А. Влияние России в Кыргызской Республике // Ежегодный сборник аналитических статей. Бишкек: Академия ОБСЕ в Бишкеке, 2021.
[15] Busygina I., Filippov M. Prevailing Soviet Legacies (27.12.2022) // URL: https://www.ponarseurasia.org/prevailing-soviet-legacies/
[16] Acemogly D. and Robinson J. A. Why Nations Fail. The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. New York: Crown Publishers, 2012.
[17] Schrenk C. Migrant Rights, Agency, and Vulnerability: Navigating Contradictions in the Eurasian Region Nationalities Papers. 2020. Vol. 48. № 4.
[18] Urinboyev R. and Eraliev S. The Political Economy of Non-Western Migration Regimes Central Asian Migrant Workers in Russia and Turkey. Cham: Palgrave Macmillan, 2022.
Иллюстрация: https://www.disinfo.eu/
При использовании материалов ИСАП ссылка на источник обязательна
Постоянный адрес статьи: https://isap.center/analytics/135