Прошедшие в июне 2021 г. саммиты глав государств – членов НАТО, G7, Европейского союза обозначили рост противоречий между т. н. коллективным Западом во главе с США, с одной стороны, и Россией и Китаем, с другой, при которых последние интерпретируются как авторитарные государства, угрожающие международной стабильности. Схожий характер положения России и Китая на мировой арене состоит в том, что оба государства: а) не приемлют однополярный мировой порядок, насаждаемый США; б) имеют натянутые двусторонние отношения с Вашингтоном, что выражается как на дипломатическом (взаимные обвинения), так и на экономическом уровне (взаимные санкции).
Однако существует разница в риторике США относительно угроз, исходящих от России и от Китая. В статье обосновывается тезис о том, что взаимоотношения между США и Китаем в меньшей степени конфронтационные и более сложные в сравнении с американо-российскими ввиду того, что Россия исторически представляет собой идеологического противника США, а приоритет определения правил игры в системе международных отношений принадлежит стране, чьи ценности становятся доминантными на мировой арене. Отсюда и секьюритизация Вашингтоном отношений с Москвой на фоне рутинной критики авторитарного режима Китая, тарифных войн и взаимных санкций в его отношении.
Методологически статья основана на анализе официальных документов государственных ведомств США, а также выступлений президента Дж. Байдена с целью выявления особенностей дискурсов, транслируемых Вашингтоном в отношении России и Китая, что обусловлено применяемой теорией секьюритизации, в основе которой лежат речевые акты, содержащие обоснование соответствующих политических действий. Кроме того, особое внимание уделяется мнениям экспертов авторитетных российских и американских фабрик мысли, которые вкупе с фактами событий мировой политики, рассмотренных с помощью метода PEST-анализа, выступили в качестве эмпирических обоснований объективности выдвигаемого в статье тезиса. В заключение делаются выводы относительно природы американо-китайских и американо-российских отношений.
Прежде всего, представляется целесообразным рассмотреть, какие определения России и КНР приводятся в официальных документах США. В одном из последних документов подобного характера «Обновление преимуществ Америки. Временное стратегическое руководство по национальной безопасности» (Руководство), подписанном Дж. Байденом в марте 2021 г., значительное внимание действующий американский лидер уделяет КНР, которая быстро становится «более уверенной в своих силах» и которая является «единственным конкурентом, потенциально способным объединить свою экономическую, дипломатическую, военную и технологическую мощь», чтобы подорвать стабильность и открытость системы международных отношений [1]. В свою очередь, Россия описывается как государство, «приверженное цели усиливать свое глобальное влияние и играть разрушительную роль на мировой арене» [1]. В данных характеристиках отчетливо прослеживается отношение США к Китаю как к сложному конкуренту, во взаимоотношениях с которым еще не выработано четкой стратегии поведения, и России как к врагу, имеющему гегемонистические амбиции. Отсюда и большее внимание к КНР и всего лишь несколько строк о России в указанном Руководстве. Косвенным свидетельством объективности данного тезиса может выступать факт того, что на сайте Государственного департамента информация об американо-китайских отношениях обновлена в мае 2021 г., а сведения об американо-российских отношениях остаются без изменений с июля 2020 г.
В Стратегии национальной обороны США 2018 г. (Стратегия), несмотря на то, что и Россия, и КНР представлены в качестве «реваншистских» сил, стремящихся формировать мир в соответствии со своей авторитарной моделью внутреннего порядка – иметь полномочия накладывать вето на экономические, дипломатические и военные решения других государств [2], содержится похожая риторика, что и в Руководстве. Однако этот документ представляет интерес в рамках данной статьи с точки зрения того, что в нем указывается на: а) регионы наибольшей напряженности американо-российских и американо-китайских отношений; б) способы взаимодействия США с КНР и Россией.
В американо-китайских отношениях точкой напряженности выступает «Индо-Тихоокеанский регион» – Азиатско-Тихоокеанский регион, где Китай в краткосрочной перспективе «стремится установить свою гегемонию», а в долгосрочной перспективе – сместить США с позиций мирового гегемона [2]. В данном аспекте представляют интерес два момента: а) выбранный термин для обозначения региона – «Индо-Тихоокеанский», что, вероятно, обусловлено, во-первых, тем, что он подчеркивает значимость региона, охватывающего государства, экономики которых вкупе составляют одну треть мировой экономики [3], во-вторых, расширяет число государств, за которые Вашингтон несет т. н. моральную ответственность в контексте своей глобальной миссии защиты либеральных ценностей (отсюда и указание в Стратегии на то, что Вашингтон с ключевыми партнерами в регионе стремится к объединению двусторонних и многосторонних отношений в сфере безопасности в единую сетевую архитектуру); б) фокус именно на региональном американо-китайском противостоянии и только перспективе китайской попытки оспорить американское мировое лидерство. В свою очередь, примечательным выступает предлагаемый механизм взаимодействия с КНР – установление режима прозрачности и ненападения в военных отношениях. Аналогичные предложения озвучивались в разное время З. Бжезинским и Г. Киссинджером. В частности, первый предлагал создать аналог G7 – G2 с участием только США и КНР [4]. В свою очередь, Киссинджер указывает на важность баланса сил в американо-китайских взаимоотношениях, оформленного в виде соглашения о нормах поведения в формате «Тихоокеанского сообщества», которое, с одной стороны, вовлечет США и КНР в общее дело развития региона, а общие в его рамках цели снизят накал «стратегической обеспокоенности» в отношении друг друга, а с другой стороны, докажет, что США – это азиатская держава, блокируя таким образом претензии Китая на глобальное лидерство [5], c. 309, 311].
Между тем взаимоотношения с Россией в Стратегии описываются как враждебные, что Москва якобы стремится: а) «расшатать» НАТО, которая будет сдерживать «нарушающее общепризнанные нормы поведение России»; б) изменить европейские структуры взаимодействия в сфере экономики и безопасности, «основанные на принципах демократии, национального суверенитета», в своих интересах (в пример приводится дискредитация и подрыв демократических ценностей в Грузии, Крыме и восточной Украине).
При этом в информационных справках об американо-китайских и американо-российских отношениях на сайте Государственного департамента США указывается на то, что описывающая отношения США с КНР «стратегическая конкуренция» предполагает, с одной стороны, продвижение экономических интересов США, противодействие агрессивным и насильственным действиям Пекина, нарушающим права и свободы человека, а с другой стороны, прагматичное сотрудничество с Китаем по таким вопросам, как изменение климата и «кризисы в системе глобального здравоохранения» [6]. Интерес вызывает последний момент, который, по сути, указывает на то, что Вашингтон готов регулировать свою внешнеполитическую риторику в отношении КНР, создавая базис для взаимодействия (учитывая предшествующие обвинения Трампа и подозрения Дж. Байдена в отношении Китая о намеренном распространении COVID-19).
В свою очередь, в отношении России, которая проявляет «агрессию» на мировой арене, подрывает такие западные институты, как НАТО и ЕС, и «ослабляет веру в демократию и систему свободного рынка», отмечается, что стремление США нормализовать отношения с Москвой находится в прямой зависимости от действий последней, связанных с прекращением вмешательства в демократические процессы [7]. Метафорически это представляет собой улицу с односторонним движением со стороны России, которая, по сути, должна вернуться к состоянию 1990-х гг., описанному З. Бжезинским как «постимперское» [8], c. 140].
В противовес Китаю в данных характеристиках прослеживается три особенности:
- во-первых, Москва представляет насущную, а не в перспективе угрозу безопасности США;
- во-вторых, эта угроза носит не региональный, а глобальный масштаб и затрагивает ближайших союзников США;
- в-третьих, данная угроза связана не только с измерением военной безопасности, но и с идеологическим корпусом миссионерства США.
Таким образом, анализ официальных документов свидетельствует в пользу выдвинутого тезиса о том, что противоречия между США и Россией носят более фундаментальный характер, нежели между Вашингтоном и Пекином. В первом случае это идеологическое противостояние, во втором – экономическое и технологическое. Отсюда и имеющиеся в западной научной литературе дифференциации между «нелиберальным» российским политическим режимом, который: а) приоритизирует национальный суверенитет взаимодействию в рамках наднациональных институтов; б) проводит экономическую политику протекционизма, – и классическим авторитарным режимом в Китае [9].
Взгляд на данную классификацию с ракурса фактологического наполнения (событий мировой политики) позволяет утверждать, что такие определения базируются на: а) неприятии Вашингтоном факта действий России на международной арене в фарватере тех же принципов и с применением того же инструментария, что и США; б) кооперации с Китаем, который в полной мере пользуется достижениями финансово-экономической глобализации [10], p. 155] и не претендует на центр генерации альтернативных ценностей мирового порядка, но незамедлительно пресекает попытки вмешательства во внутриполитическую жизнь. В последнем аспекте репрезентативно замечание Си Цзиньпина в рамках его выступления, посвященного 100-летию коммунистической партии КНР, о жестком ответе Пекина на любую попытку подвергнуть сомнению принадлежность территории Тайваня Китаю, которая была предпринята в одобренном Конгрессом США в июне 2021 г. Акте об инновациях и конкуренции. Так, документ предписывает Государственному департаменту США и другим государственным ведомствам напрямую обращаться к «властям Тайваня как к демократическому избранному правительству, легитимному представительству народа Тайваня» и в течение 90 дней со дня опубликования данного акта отменить любые имеющиеся ограничения в демонстрации представителями Тайбэйского экономического и культурного представительства, а также военнослужащими символы независимости Китайской Республики (Тайвань) [11], sec. 3215 and sec. 3216].
В качестве доказательной базы объективности выдвинутого центрального аргумента на уровне событий мировой политики представляется целесообразным рассмотреть американо-китайские и американо-российские отношения в четырех плоскостях: политической, экономической, социальной и технологической – в контексте компаративистского подхода.
Политическое измерение. В данном измерении следует подчеркнуть, что за Россией закреплен советский стереотип одной из двух ведущих держав биполярной эры «холодной войны», «вовлеченной в интенсивную конкуренцию со своим главным идеологическим противником – США» [10, p. 154]. В качестве косвенного свидетельства в этом отношении можно рассматривать утверждение З. Бжезинского в его работе «Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство». Рассуждая об устройстве мира после второй мировой войны, ученый указывает на то, что оно должно было быть связано с ответом на вопрос – «будут ли отношения Америки с Россией (не СССР. – Авт.) определяться духом партнерства или станут откровенно враждебными» [8, c. 180]. Он же подчеркивает, что «глубинные философские и духовные ценности» России лежат в основе ее неприятия универсальных ценностей западной цивилизации, внедряемых посредством инструментов рыночной экономики [8, с. 192].
В свою очередь, возможность предложить альтернативный вариант общественно-политической модели и международного взаимодействия расширяет сферу влияния акторов на мировой арене. Представляется, что кейсы военной поддержки Россией Южной Осетии и Абхазии, присоединения Крыма и военно-гуманитарной помощи Сирии выступили раздражителями для Вашингтона в аспекте того, что они, по сути, были реализованы в контексте тех инструментов, которые имплементировались США в Косово, Афганистане и Ираке, как то: «гуманитарная интервенция», «обязанность защищать» и защита прав наций на самоопределение. Проблема состояла в том, что использовались они другим государством. Более того, Москва в кейсе Украины открыто вступает в спор с США по вопросу легитимности и легальности поддерживаемого последними политического режима. Иными словами, она активно вовлечена в процессы поиска решений региональных и мировых проблем, повышая таким образом свою роль в мировой политике как независимого полюса силы [10, p. 154–155]. Как следствие, механизмом проведения различий между действиями США и России стали обвинения последней в «нелиберальном» политическом режиме, априори обусловливающим противоправность таких ее внешнеполитических действий, что результировало в наложение санкций на Россию, приостановку деятельности Совета Россия–НАТО и выход России из G8. В качестве репрезентативной риторики последнего времени в данном формате можно отметить речь председателя Европарламента Ж. Борреля о разработке новой стратегии ЕС в отношении России, которая нацелена на предотвращение попыток России вмешиваться в европейские демократические процессы и сдерживание ее влияния и дезинформации.
В свою очередь, американо-китайские отношения в этой плоскости носят иной характер. С одной стороны, у Китая, как отмечает Киссинджер, другое миропонимание – он не является «миссионерским государством», его цель на мировой арене определяется стремлением внушать уважение, а не трансформировать другие государства [5, c. 289]. В настоящее время это уважение внушается размерами экономики и технологическим прорывом КНР. Отсюда и противоречия между КНР и США, которые развиваются по линии экономического потенциала. В частности, по итогам визита Дж. Байдена в ЕС Брюссель и Вашингтон решили прекратить на 5 лет 17-летний диспут, проявляющийся в тарифных войнах, в отношении европейских субсидий «Аэробусу» и американских – «Боингу» в целях противостоять стремлению КНР доминировать в сфере авиастроительства посредством активного инвестирования в государственные авиастроительные компании. Вторым ключевым направлением переговоров стали договоренности в сфере развития технологий (искусственный интеллект, биотехнологии, квантовая вычислительная техника). Был создан американо-европейский Совет по торговле и технологиям с целью ограничить китайские амбиции в этой сфере и проверять специфику кондициональности предоставляемых КНР инвестиций.
С другой стороны, для Пекина вопросы собственной территориальной целостности имеют приоритетное значение, принимая во внимание проблематику Тайваня и Синьцзяна. Отсюда его абстрагированность от вопросов национального самоопределения, что, тем не менее, не противоречит его претензиям на спорные территории в Южно-Китайском море (Парасельские острова и архипелаг Спратли) и Восточно-Китайском море (острова Дяоюйдяо/Сенкаку). В этом отношении проявляются различия между интересами России и КНР как мировых центров силы: первая стремится оказывать влияние, вторая – к физическому приобретению территорий, что прослеживается в словах экс-председателя КНР Цзян Цзэминя о том, что «мы не хотим навязывать свою систему другим, но и не хотим, чтобы другие навязывали свою нам» [12], p. 401]. Вкупе с растущим экономическим потенциалом Китая данная особенность его внешней политики позволяет ряду экспертов квалифицировать КНР как «осторожную державу» или «ограниченную державу», которая «не формирует мировой порядок», «не оставляет глубокого следа» несмотря на форсированный экономический рост [10, p. 154].
Экономическое измерение. Различное отношение США к интеграционным экономическим инициативам Москвы (ЕАЭС) и Пекина [Всестороннее региональное экономическое партнерство и «Один пояс – один путь» (ОПОП)] детерминировано двумя факторами:
- во-первых, принципом институционализации экономических связей, который характерен для ЕАЭС и неприемлем в рамках ОПОП и Всестороннего регионального экономического партнерства в Азиатско-Тихоокеанском регионе;
- во-вторых, различным подходом к совместному экономическому развитию: для Москвы помощь развитию других государств основана на принципе «развитие других – стабильность – собственная национальная безопасность», а для Пекина инвестирование в другие страны основано на принципе максимизации собственных выгод, собственного экономического развития и национальной безопасности в рамках существующей глобальной финансово-экономической системы [13], p. 203].
Для США институционализм и соразвитие России, унаследованные от СССР, который ряд западных экспертов классифицируют в качестве государства, помогавшего в развитии местных сообществ, в противовес колониальным европейским империям [14], p. 203–204], являются прямым свидетельством возрождения модели экономического развития, альтернативной неолиберальной, не предполагающей обусловленность предоставляемой помощи и не исключающей протекционистской политики. Как следствие, создание ЕАЭС сопровождалось риторикой американских официальных лиц, в частности экс-госсекретаря Х. Клинтон, как угрозы «ресоветизации» государств постсоветского пространства.
В свою очередь, специфика инвестирования и кредитования третьих стран Китаем, по сути, базируется на принципе Вашингтонского консенсуса [максимизация собственной выгоды за счет неэффективной реализации проектов странами-реципиентами, результирующей в последующие требования получения доступа к инфраструктурным объектам (Шри-Ланка) либо месторождениям полезных ископаемых (Таджикистан)], но без идеологической подоплеки и установления политического контроля (неприемлемость институционализма) и не противоречит интересам США:
- с одной стороны, особенности китайской инвестиционной политики подрывают экономическую самостоятельность развивающихся стран и авторитет действующей власти, вовлеченной в коррупционные скандалы в связи с неэффективным использованием заемных средств, отсутствием технико-экономической экспертизы инвестиционных проектов, а также анализа их влияния на экологию и социум [15];
- с другой стороны, коррупционные потери КНР при реализации своих инвестиционных проектов, тарифные и санкционные войны с США, а также курс на модернизацию вооруженных сил, требующий значительных финансовых затрат, создают риски для стабильности самой КНР [13, с. 208–209].
Представляется, что данные детерминанты выступили ключевыми в выходе США в 2017 г. из Соглашения о Транстихоокеанском стратегическом экономическом партнерстве (ТТП), который поддерживается и администрацией действующего президента США Дж. Байдена. Соглашение было интерпретировано занимавшей тогда пост государственного секретаря Х. Клинтон как индикатор азиатского внешнеполитического разворота администрации Б. Обамы и, по сути, имело очевидную антикитайскую направленность, усиливая экономические и геополитические позиции США в регионе [16], который, как отмечалось выше, указывается в Стратегии военной обороны США в качестве локации, оспариваемой с Китаем. Тремя главными преимуществами ТТП для Вашингтона были следующие:
- во-первых, ограничение экономического веса Пекина в странах-участницах, нацеленного на создание зоны свободной торговли;
- во-вторых, ограничение государственного регулирования экономики, включая проведение преференциальной политики в отношении уязвимых/приоритетных сфер экономики, что, соответственно, лимитирует национальный суверенитет стран-участниц;
- в-третьих, расширение прав ТНК, которые получили бы право предъявлять иски правительствам стран-участниц в случае понесенных убытков в результате наложенных ими запретов [17].
При этом выход США из ТТП происходил на фоне реализации Китаем ОПОП и раундов переговоров о создании Всестороннего регионального экономического партнерства с участием КНР. Таким образом, Пекину был дан карт-бланш в регионе в экономическом аспекте.
При этом озвученное Дж. Байденом на саммите глав стран G7 заявление о необходимости создания «демократической альтернативы» китайским кредитным и инвестиционным проектам путем финансирования инфраструктурных проектов в развивающихся странах вкупе с тарифной войной и созданной в 2018 г. Американской финансовой корпорацией международного развития (как ответа на финансовые институты ОПОП) противоречит как призывам официальных лиц США к странам Центральной Азии сотрудничать с КНР в рамках ОПОП [18], так и выводам американских аналитических центров о выгодности такого сотрудничества и для центральноазиатских государств, и для США [19], а также успешной реализации запущенного в 2011 г. «Формата 16+1» – формата торгово-экономического, инвестиционного и культурно-гуманитарного сотрудничества 16-ти стран Центральной и Восточной Европы с Китаем.
Социальное измерение. В данном измерении различия в отношении США к КНР и к России проявляются в двух моментах: а) искажение и переписывание фактов истории России; б) приоритизация китайской вакцины против COVID-19. В первом случае фальсификации подвергаются как факты советской, так и современной российской истории, рассматриваемой в качестве продолжения первой. В частности, профессор истории Йельского университета Т. Снайдер в своих работах ставит знак равенства между советским коммунизмом и фашизмом, увязывая их в равной степени с насилием, грабежами и расстрелами, главным образом в Украине и Белоруссии, и утверждает о фашистском характере современного политического режима России, для которого характерен дух экспансионизма (как пример –аннексия Крыма и оккупация Донбасса) [20], c. 1042].
Между тем в отношении фактов истории Китая прослеживается подчеркивание положительного эффекта от американо-китайского сближения после охлаждения советско-китайских отношений в 1970-х гг. в аспекте того, что именно США способствовали преодолению изоляции КНР посредством признания ее субъектности на мировой арене [5, c. 300].
В кейсе вакцинной конкуренции следует отметить, что вакцина против COVID-19, разработанная китайской Sinopharm была одобрена в мае 2021 г. Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) в качестве безопасной и эффективной, что позволяет включить ее в инициативу COVAX, разработанную для равномерного распределения вакцин по всему миру на бесплатной основе, учитывая низкие финансовые возможности бедных стран в приобретении вакцин. Примечательно, что китайская вакцина была одобрена, вопреки отсутствия обнародованных данных о результатах третьей фазы клинических исследований [21]. Вместе с тем российская вакцина, несмотря на то, что были опубликованы результаты всех трех фаз клинических исследований и подтвержден факт ее эффективности и безопасности (в отличие, например, от британской AstraZeneca и американской Johnson&Johnson) на основе данных о ее применении в других странах, до сих пор не одобрена ВОЗ [22].
Технологическое измерение. В данном измерении, как и в предыдущих, прослеживается бóльшая напряженность в американо-российских отношениях, нежели в американо-китайских. В частности, несмотря на то, что на саммите глав государств – членов НАТО, состоявшемся в июне 2021 г., особое внимание было уделено потенциальным вызовам, которые несут в себе растущие военные амбиции КНР, в итоговом коммюнике агрессивные действия России, тем не менее, квалифицируются в качестве главной угрозы евроатлантической системы безопасности [23].
В этих условиях продление Договора по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений (СНВ-3), как отмечается в итоговом отчете, составленном по результатам обсуждений российско-американских отношений экспертов Российского совета по международным делам (РСМД) и Центра стратегических международных исследований (ЦСМИ), не выступает базисом для нормализации отношений в целом [24].
Здесь можно выделить две детерминанты, лежащие в плоскости международной политики, нежели безопасности, – как отмечает Г. Киссинджер, политическое значение ядерного оружия превышает его «военную полезность» [5, c. 308]. Во-первых, продление СНВ-3 представляет собой стратегию выживания в условиях анархичной системы международных отношений и наличия значительного ядерного оружия у двух государств. С позиции реализма в условиях анархии действует дилемма безопасности /дилемма заключенного, в основе которой лежит взаимное недоверие и разрешение которой находится либо в плоскости поиска баланса сил (заключение взаимообязывающих соглашений), либо отношений зависимости и лояльности менее сильного актора более сильному – система старшего и младшего партнера, обеспечивающая определенный уровень предсказуемости и транспарентности международных отношений.
Во-вторых, выдвинутое администрацией Трампа летом 2020 г. требование включить в переговоры об СНВ-3 Китай имеет две возможные причины. Первая – это противоречия между секьюритизацией Вашингтоном Москвы (которая, в его интерпретации, нарушает договоры, вмешивается во внутренние дела других государств, включая США) и выстраиванием с ней диалога в военной сфере. Вторая – попытка «распылить ответственность», отойти от юридически обязывающего документа к более гибким договоренностям трехстороннего формата, учитывая приверженность Китая не связывать себя институциональными нормами, и одновременно продемонстрировать приверженность принципам инклюзивности и открытости в решении важнейших вопросов мировой стабильности. В терминологии экспертов РСМД и ЦСМИ, это отказ от «жесткого» в пользу «мягкого» контроля над вооружениями [24].
Таким образом, проведенный анализ американо-российских и американо-китайских взаимоотношений позволяет утверждать следующее. Во-первых, закрепленный за Россией советский стереотип одной из двух ключевых мировых держав, предлагающий альтернативный вариант общественно-политического развития и выстраивания внешнеполитических отношений, на фоне ее активной внешнеполитической риторики, вскрывающей противоправные действия США, и политики, основанной на применении тех же инструментов международного права, что активно используют и США, детерминирует ее восприятие Белым домом в качестве идеологического врага и угрозы подрыва американских позиций на мировой арене, что, соответственно, проявляется в накале политических, экономических и социальных отношений. В свою очередь, в основе этого напряжения лежат обвинения Вашингтоном Москвы в нарушениях международного права исключительно в силу того, что российский политический режим квалифицируется им как «нелиберальный». При этом сотрудничество в технологическом измерении не является свидетельством возможности выведения отношений в конструктивное русло, а выступает механизмом поддержания баланса сил в условиях, когда положения международного права не имеют однозначной интерпретации.
Во-вторых, КНР, не имея исторического шлейфа идеологического конкурента США, будучи сфокусированной на вопросах собственной территориальной целостности и получающей бенефиции, связанные с наращиванием экономического потенциала, реализуя свои инвестиционные проекты на принципах, схожих с Вашингтонским консенсусом, но без идеологической подоплеки и установления политического контроля над развивающимися странами, рассматривается в качестве наращивающего мощь конкурента, с которым отношения, в отличие от американо-российской черно-белой дихотомии, выстраиваются в сложной системе координат, где возможно сотрудничество (или непротиводействие, которое, тем не менее, не лишено накала взаимоотношений в результате попыток США артикулировать проблему территориальной целостности КНР или ее претензий на спорные территории в контексте, не приемлемом для Пекина) в политическом, экономическом и социальном измерениях и одновременная экономическая и технологическая конкуренция.
Автор: © ИСАП
Постоянный адрес статьи: https://isap.center/analytics/58
Литература:
[1] Biden J. R. Renewing America’s Advantages. Interim National Security Strategic Guidance. March 2021 // URL: https://www.whitehouse.gov/wp-content/uploads/2021/03/NSC-1v2.pdf
[2] Summary of the National Defense Strategy. Sharpening the American Military’s Competitive Edge. 2018 // URL: https://dod.defense.gov/Portals/1/Documents/pubs/2018-National-Defense-Strategy-Summary.pdf
[3] Стрельцов Д. Индо-Тихоокеанский регион как новая реальность глобальной системы международных отношений // Международная жизнь. 2018. № 9 // URL:https://interaffairs.ru/jauthor/material/2076
[4] Rothkopf D. A Time of Unprecedented Instability? Interview with Z. Brzezinski (14.07.2014) // URL: http://foreignpolicy.com/2014/07/21/a-time-of-unprecedented-instability/?wp_login_redirect=0
[5] Киссинджер Г. Мировой порядок. – М.: АСТ, 2019.
[6] U.S. Relations with China. Bilateral Relations Fact Sheet. Bureau of European and Eurasian Affairs (12.05.2021) // URL: https://www.state.gov/u-s-relations-with-china/
[7] U.S. Relations with Russia. Bilateral Relations Fact Sheet. Bureau of European and Eurasian Affairs (22.07.2020) // URL: https://www.state.gov/u-s-relations-with-russia/
[8] Бжезинский З. Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство / Пер. с англ.: Е. А. Нарочницкая (ч. I), Ю. Н. Кобяков (ч. II). – М.: МО, 2005.
[9] Laruelle M. Illiberalism: A Conceptual Introduction (last updated 12.04.2021) // URL: https://www.illiberalism.org/illiberalism-conceptual-introduction/
[10] Bolt P. J., Cross S. N. China, Russia, and Twenty-First Century Global Geopolitics. – Oxford: Oxford University Press, 2018.
[11] S. 1260 – United States Innovation and Competition Act of 2021 (08.06.2021) // URL: https://www.congress.gov/bill/117th-congress/senate-bill/1260/text
[12] Kissinger H. On China. – Toronto: Penguin Group, 2011.
[13] Drache D., Kingsmith A. T., and Qi Duan. One Road, Many Dreams. China’s Bold Plan to Remake the Global Economy. – London: Bloomsbury China, 2019.
[14] Hirsсh F. Toward an Empire of Nations: Border Making and the Formation of Soviet National Identities // The Russian Review. 2002. № 59(2).
[15] Lawrence S. V., Campbell C., Fefer R. F., et.al. U.S.–China Relations // Congressional Research Service Report. August 29, 2019 // URL: https://fas.org/sgp/crs/row/R45898.pdf
[16] McBride J., Chatzky A. and Siripurapu A. What’s Next for the Trans-Pacific Partnership (TPP)? (last updated 01.02.2021) // URL: https://www.cfr.org/backgrounder/what-trans-pacific-partnership-tpp
[17] Баронов В., Кастюнина Г. Транстихоокеанское партнерство: основные положения соглашения и потенциальный эффект (09.03.2016) // URL: https://interaffairs.ru/news/show/14841
[18] Antony J. Blinken. An Enduring Vision for Central Asia (31.03.2015) // URL: https://2009-2017.state.gov/s/d/2015/240013.htm
[19] Kuchins C. A., Mankoff J. Central Asia in a Reconnecting Eurasia U.S. Policy Interests and Recommendations (20.08.2020) // URL: https://www.csis.org/analysis/central-asia-reconnecting-eurasia
[20] Кодин Е. В. Новейшая история по Тимоти Снайдеру // Новейшая история России. 2018. Т. 8. № 4.
[21] Sui-Lee Wee. W.H.O. Approves China’s Sinopharm Vaccine for Emergency Use (07.05.2021) // URL: https://www.nytimes.com/2021/05/07/world/who-covid-sinopharm-vaccine.html
[22] Nogrady B. Mounting Evidence Suggests Sputnik COVID Vaccine Is Safe and Effective (last updated 08.07.2021) // URL: https://www.nature.com/articles/d41586-021-01813-2?fbclid=IwAR2MVXNVUtD2XAFeg6MA10PUrudcHZ85fOsWNex9Q3Az87Dl1fe6GzFmqQk
[23] Brussels Summit Communiqué. Issued by the Heads of State and Government Participating in the Meeting of the North Atlantic Council in Brussels 14 June 2021 (last updated 24.06.2021) // URL: https://www.nato.int/cps/en/natolive/news_185000.htm?selectedLocale=en
[24] Newlin C., Conley H. A.,Viakhireva N., and Timofeev I. U.S.-Russia Relations at a Crossroads (29.10.2020) // URL: https://www.csis.org/analysis/us-russia-relations-crossroads
Иллюстрация: https://www.dv.kp.ru/daily/217179/4283248/